Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]
— А дальше?
— Дальше я стал бы расти.
— И жил бы совсем другой жизнью.
— Нет, почему же. Так же ходил бы в школу, дрался с соседскими мальчишками, снова пережил бы несчастную любовь, потом встретил бы тебя и сказал то, что было сказано много лет назад.
— А я не помню, что ты сказал мне много лет назад, — схитрила жена.
— Наверное, что люблю тебя.
Она грустно улыбнулась, и муж понял, что не говорил этого.
— Ну, значит, что-то в этом роде.
— Нет, — обиженно возразила жена.
— Не может быть, ну тогда, наверное, я это сказал, вернувшись с войны.
— Нет, — сердито отвергла жена.
— И все равно я хотел бы, чтоб все началось снова.
— Без этих слов стоит ли…
С минуту он задумчиво смотрел на нее. «Другие времена были, революция, гражданская война, снова война, но неужели все-таки не сказал?» — удивился он.
— Ну и что же, что не сказал. Ведь это было понятно и без слов.
— Было понятно, — согласилась жена.
Потом она ушла накрывать на стол, а муж сел за письменный стол и принялся работать.
До двенадцати оставалось несколько минут.
— Скоро Новый год, — сказала жена, входя в комнату. Он наполнил бокалы коньяком и протянул один жене.
— Значит, так и не сказал? — спросил он задумчиво.
— Нет.
— Тогда действительно не стоит переводить назад время, — пошутил он и, подойдя к жене, шепнул ей на ухо: — Я люблю тебя…
Она улыбнулась:
— Я всегда это знала.
— Тогда зачем ты заставила меня сказать об этом? — удивился он.
— Наверное, старею…
Перевела Е. Алексанян
Весенние рассказы
Вчера еще чувствовалось дыхание весны. Вчера в солнечных глазах весны таяли ледяные слезы. Люди деревянными лопатами счистили снежную шапку с нашей крыши и бросили ее в угол двора. А сегодня снова пошел снег. Я перелистываю страницы книги, где весна обречена на бумажный плен. Хочу ощутить ее дыхание, услышать беспокойное жужжание пчел, но не нахожу в книге ничего, кроме разных премудростей. Я закрываю мудрую книгу и гляжу в окно. Снова солнце топит алмазные глыбы льда, янтарные лучи, дробясь, проникают через стекло. Вокруг все полно каким-то мелодичным звоном. Во дворе из-под снежной кучи стены выбегает струйка воды. Она уносит с собой блеклый бумажный цветок, тщетно тосковавший по весне. Напротив в окне молодая женщина гладит цветастое платье. Весна и близко, и далеко. Снег еще упорствует, но старый садовник уже спешит воткнуть в цветочную клумбу жестяные таблички: «Траву не топтать», «Цветы не рвать…»
2В дождливой луже умывался воробей: весна уже близко. Умывшись, он присел на карниз под солнышко, потом вспорхнул на молодую, гибкую веточку. Ветка закачалась, согнулась. Весна была такой молодой.
По улице веселой гурьбой шли ребятишки. В руках у них зеленые прутики с пушистыми подушечками почек. На одной из подушечек отдыхала пчелка: она тоже готовилась к встрече весны. Г де-то бесшумно лопнула почка; только пчелка услышала легкий шорох и радостно зажужжала: «Жж-ж — это я принесла весну».
«И вовсе нет, — прошептала покрытая росой молодая травка. — Видишь, как я вспотела, думаешь, легко мне было поднять весну из-под земли».
И разгорелся нескончаемый спор. Зачирикали воробьи, зашептала трава, почки стали лопаться: «Это мы принесли весну, весна спала в наших чашечках…»
3Много лет назад тоже была весна, ранняя весна. В синем небе ни облачка, ни морщинки, только чертит крылом раньше срока прилетевший аист. А на голых ветках пробивается до неправдоподобия нежная и прозрачная зелень. Пожелтевший прошлогодний лист дрожит на дереве, но не падает, он тоже хочет почувствовать, как рядом разбухает каштановая почка.
Я следил взглядом за этим листом, как вдруг незнакомая девушка распахнула окно и сказала: «Какой смешной, волосы торчат, как у ежа».
С того дня я подолгу стоял перед зеркалом и пробовал пригладить непослушные волосы. А мама с досадой говорила: «Влюбился ты, что ли?» Волосы мои, наконец, покорились, и я полюбил… другую девушку.
Сейчас снова весна, я стою перед зеркалом, пытаюсь пригладить волосы… которых нет, и вспоминаю ту давно прошедшую весну…
Перевела Е. Алексанян
Отметки на двери
Эта дверь многое видела, дорогая Ирина, она старше тебя, меня и твоего папы, она старше даже твоего дедушки. В эту дверь много лет назад ушел твой отец и спустя много лет вернулся вместе с тобой. Ты тогда только что родилась, вы приехали с дальнего Севера.
Здесь в дверях часто сидела твоя бабушка, то есть мама твоего отца и моя мама, и ждала возвращения своих сыновей. Потом на ней появились отметки: мы становились у двери, и наш отец, то есть твой дедушка, отмечал, насколько мы выросли. Каждый Новый год твой дедушка делал новую отметку, пока мы не подросли. Потом пришли маляры, покрасили двери, и все отметки исчезли. Теперь мы уже постарели и больше уже не растем. Теперь дедушка почти одного с тобой роста, а было время, когда дедушка был мужчиной среднего роста, хотя этого не помню даже я.
Значит, так: многое видела эта дверь, и теперь каждый Новый год на ней отмечают твой рост. Ты растешь, теперь ты уже выше дверной ручки. Твои передние молочные зубы выпали, и бабушка хранит их в кармане фартука, зубки, которые вырвали тебе катушечной ниткой. Какое это счастье — с помощью катушечной нитки избавляться от всего того, что тебе мешает в жизни. А нам, взрослым, нелегко избавляться от больных зубов, от своих огорчений и горестей. Мы уже больше не растем, никто не измеряет наш рост, и это хорошо, что не измеряют…
Новый год. Ты снова стоишь, прислонившись к косяку двери, и ждешь, чтоб папа сделал на ней новую отметку. Ты уже выше дверной ручки. Ты откинула голову и поднялась на цыпочки. Твоя золотистая головка поблескивает в молочном свете зимнего дня. На двери делают новую отметку, отметку о твоем росте в Новом году, и оказывается, что за прошлый год ты выросла на два пальца. Весь дом ликует, все радуются, ты гордо отходишь от двери, на которой в свое время отмечали, насколько выросли мы, и я невольно думаю, как хорошо, что на земле мир.
Но ты прервал мои мысли:
— Я буду еще много-много расти, — сказала ты, — я вырасту такой большой, что на дверях больше нельзя будет делать отметки, придется делать их на небе.
Пусть будет так, моя златокудрая, маленькая Ирина, пусть каждый Новый год несет с собой мир, ты будешь расти вместе с нашей страной, и отметку роста твоего поколения будут вычерчивать в небе, в космическом пространстве.
Перевела Е. Алексанян
Рассказ о маленьком мальчике и немолодом шофере
У самого въезда в рабочий поселок на крутом спуске — гостиница. Постояльцев в ней всегда бывает очень мало, и потому каждого, кто хоть раз переночевал здесь, помнят долго, пока не приедет новый. Вот в этой-то гостинице жила дежурная, одинокая женщина с сыном. В этой гостинице я и устроился на ночлег.
Всю свою жизнь я мечтал о путешествиях, мечтал увидеть чужие страны, незнакомые города, но за пределы своей маленькой Армении ни разу не выезжал. Люди думают, что шофером я стал просто потому, что неспособен был ни на что лучшее. Странные бывают люди. Они готовы обвинить человека даже в незнании самого себя. А между тем я отлично изучил себя, настолько хорошо, что часто, стоя перед зеркалом, говорю: наверное, ты самый некрасивый человек на этом стареньком земном шаре, иначе почему никто до сих пор не обратил на тебя внимания. И еще… у тебя хорошее сердце.
Думаете, неправда это? Снова ошибаетесь. Это самая чистая правда, иначе я мог не заметить дежурную гостиницы и ее сына, чудесного малого.
В первый же день, когда, остановив машину перед гостиницей, я поднялся наверх, в вестибюле навстречу мне вышел мальчик и, улыбаясь, спросил:
— Ты издалека, дядя?
Я удивился:
— То есть как это издалека?
Мальчик достал из кармана смятую, истрепанную на сгибах карту, расстелил ее на столе и, водя пальцем по разным городам земли, которая на карте была совсем не круглой, спросил:
— Из Лондона, Парижа, Нью-Йорка или Москвы?
Я понял, я все сразу понял и сказал:
— Сейчас из Еревана.
Мальчик снова склонился над картой:
— Я не видел Еревана.
Как раз в это время в комнату вошла его мать.
— Как хорошо, наконец-то у нас гость, — сказала она. — Вот уже месяц никого не видно, и мой сынок путешествует в одиночку. Вы любите путешествовать?
— По карте? — спрашиваю я.
— Хотя бы и по карте, что тут такого?
Действительно, что тут такого, думаю я и мысленно ругаю себя. Что в этом, спрашивается, такого, если кто-то путешествует по карте. И мне хочется сказать, что я и не думал над ним смеяться, мне хочется сказать именно это, но я говорю:
